Наблюдения Людтке о настроениях германского пролетариата в условиях гитлеровской диктатуры очень важны в плане аналогии с советскими рабочими. Несомненно, нацизм эксплуатировал низменные инстинкты, таившиеся в народной среде. В СССР не было официального национализма и антисемитизма, но все же такие проявления имели место в том числе, как показывают многие современные исследования, и в рабочей среде.
Значит, речь должна идти об условиях их распространения в категориях преемственности и непрерывности. Очевидно, что проповедь классовой вражды, которая в советском обществе выступала в качестве объединяющей общественной идеи, по сути, как бы поглощала все прежние конфликты, свойственные еще царской России, и среди них недоверие и ненависть к не таким, как все, к «инородцам», «не нашим», «чужакам», «пришлым» и пр. Следует добавить и громадное влияние общинной психологии с ее ограниченным и примитивным кругозором, с ее традициями уравнительности, круговой поруки, коллективной ответственности, агрессивного подавления индивидуальности.
Одним из признаков, имеющих продолжительное влияние на определение «рабочий класс», как считают адепты Alltagsgeschichte, является осознание рабочими неустойчивости своего экономического положения, также заключенное в последовательности исторических опытов и воплощенное в коллективной памяти. Все время возникали новые угрозы, которые во многом определяли формы поведения рабочих и их семей. Таковой, например, предстает «коллективная память безработицы».
В отличие от Запада, в СССР, где с открытой безработицей было действительно покончено на долгие годы, подобная «коллективная память» в значительной степени успела атрофироваться. (С другой стороны, конечно, это обуславливает необходимость исследования так называемой «скрытой» или «внутризаводской» безработицы советских времен, а также ее влияния на мотивацию труда и государственное иждивенчество, причем не только собственно среди рабочих, но и в других слоях общества.)
Значит, речь должна идти об условиях их распространения в категориях преемственности и непрерывности. Очевидно, что проповедь классовой вражды, которая в советском обществе выступала в качестве объединяющей общественной идеи, по сути, как бы поглощала все прежние конфликты, свойственные еще царской России, и среди них недоверие и ненависть к не таким, как все, к «инородцам», «не нашим», «чужакам», «пришлым» и пр. Следует добавить и громадное влияние общинной психологии с ее ограниченным и примитивным кругозором, с ее традициями уравнительности, круговой поруки, коллективной ответственности, агрессивного подавления индивидуальности.
Одним из признаков, имеющих продолжительное влияние на определение «рабочий класс», как считают адепты Alltagsgeschichte, является осознание рабочими неустойчивости своего экономического положения, также заключенное в последовательности исторических опытов и воплощенное в коллективной памяти. Все время возникали новые угрозы, которые во многом определяли формы поведения рабочих и их семей. Таковой, например, предстает «коллективная память безработицы».
В отличие от Запада, в СССР, где с открытой безработицей было действительно покончено на долгие годы, подобная «коллективная память» в значительной степени успела атрофироваться. (С другой стороны, конечно, это обуславливает необходимость исследования так называемой «скрытой» или «внутризаводской» безработицы советских времен, а также ее влияния на мотивацию труда и государственное иждивенчество, причем не только собственно среди рабочих, но и в других слоях общества.)
Keine Kommentare:
Kommentar veröffentlichen