Роль женщины в ФРГ

В суровых условиях войн и революций женщины демонстрировали особые чудеса изобретательности, чтобы как-то выжить и спасти потомство. Обострение нужды и бедствий сопровождалось активными протестными выступлениями, инициаторами которых нередко становились именно женщины-работницы.

Так было в Германии в годы Первой мировой войны. Но так было и в России в феврале 1917 г. Громадные жертвы среди мужского населения, которые понесли Германия, а также Россия и СССР в результате войн и революций XX в., привели к тому, что сфера женского труда здесь оказалась традиционно более широкой, чем в других странах. При этом для российской/советской истории характерно использование женского труда не только в целых отраслях промышленности (торговля, общепит, легкая промышленность, особенно текстильная, швейная и пр., где на предприятиях женщины составляли до 90 % работников), но и практически повсеместно.

Доля женского наемного труда в СССР в 1980-е гг. практически сравнялась с долей мужского труда, что лишний раз говорит о значимости этой темы. При этом советские женщины соглашались замещать большую часть непривлекательных для мужчин низкооплачиваемых профессий в разных отраслях, особенно в сочетании с неквалифицированным и физически тяжелым или монотонным трудом. В частности, речь идет о так называемых разнорабочих. Все это заставляет задуматься о, вероятно, особых отношениях внутри женских трудовых коллективов, о специфике проявлений здесь Eigensinn и особом характере взаимоотношений с представителями администрации (как правило, мужчинами).

Все это темы, почти совершенно не изученные применительно к рабочей истории России XX в. Можно обратить внимание на тот факт, что и А. Людтке, так или иначе обращаясь в своих работах к тендерным аспектам проблемы, все же главное внимание уделяет именно мужскому индустриальному труду. Тем самым он признает, что феномен женского наемного труда требует самостоятельного отдельного изучения.

Языковая политика Германии

В работах А. Людтке история повседневности соединяется с тендерным аспектом, что представляется актуальным в плане переосмысления рабочей истории и прошлого России в целом. Как известно, исторически в некоторых видах наемного труда сложилось преобладание мужчин, а в других  женщин, что подчас закреплялось знаковой формулой: «профессия  женщина».

Это усиливало внутриклассовое разделение, неравенство и дискриминацию, что усугублялось многократным напряжением, выпадавшим на долю женщин в сфере домашнего труда. Реалии повседневности облекались для них в серию изнурительных обязанностей по поддержанию существования, заботе о муже, семье и детях. Несмотря на революцию в сфере эмансипации, которую показала всему миру Советская Россия в 1920-е гг., на уровне промышленных предприятий, да и в семейных отношениях, в дальнейшем мало что изменилось в плане традиционных мужских и женских ролей.

Смысл социальной политики Германии

Германские историки повседневности обратили внимание на то, что для среды индустриальных рабочих XIX—XX вв. характерны попытки особым образом продемонстрировать «мужественность», физическую силу и сноровку, показать свое превосходство. Нередко здесь пускались в ход грубые шутки и игры, «подначки» и издевательства над новичками, слабыми, неумелыми, не приспособленными к физическому труду, «не такими, как все»; имели место различные выходки, физическое насилие, хулиганство, дурачество, порча оборудования, хищения, сексуальные домогательства по отношению к женщинам и пр.

Эти проявления, связанные с нарушениями дисциплины или считавшиеся отклонениями от общепринятых норм морали и нравственности, были почти непременными спутниками производства и быта рабочих в разных странах мира, в том числе в Германии и в России.


Естественно, подобные темы в СССР, где о рабочих было принято судить преимущественно в положительном ключе, не изучались (либо отдельные недостатки трактовались как «пережитки прошлого»), по крайней мере, с конца 1920-х гг. — после того, как созданные при Комакадемии монографическая комиссия и группа «Новое в рабочем классе» так и не смогли обнаружить в облике советских рабочих принципиальных изменений к лучшему по сравнению с дореволюционным периодом.

Возможно, в сравнении с другими странами специфической чертой российского пролетариата было еще и пьянство, которое к концу советского времени, как показывают конкретно- исторические исследования, превратилось едва ли не в повальное явление, к тому же подпитывавшее хулиганские проявления.

Политическое устройство Германии

Или возьмем другой пример, связанный с культурой труда вне производства, но также и с дефицитностью. На одной из недавних конференций по истории автомобильного дела был поднят вопрос о противоречивых последствиях хронической нехватки и относительной дороговизны сервисных автоцентров и автомастерских в СССР в условиях нараставшей в 1970—1980-е гг. автомобилизации населения.

В частности, в сочетании с сохранявшейся простотой конструкции отечественных автомобилей это стимулировало распространение массовых технических знаний среди населения, появление гаражных мини-мастерских и овладение практическими навыками самостоятельного обслуживания и починки авто своими руками (зачастую с использованием творческих подходов и нестандартных решений). На благополучном в плане автосервиса Западе, к тому же пересевшем в напичканные электроникой авто, в это же самое время наблюдался обратный процесс, сопровождавшийся утратой у автовладельцев навыков самообслуживания. Последствия этих тенденций остаются малоизученными.


Конечно, в данной связи встает и такой вопрос: насколько производительность труда в СССР зависела, с одной стороны, от особенностей социалистической планово-директивной системы хозяйствования, а насколько — от квалификации, опыта, умения и настроя самих работников. На основе конкретных наблюдений на ряде заводов пока что можно сделать вывод о том, что характер советского производства (организация труда, состояние оборудования, система мотивации труда и др.) не отвечал возможностям рабочих, которые по уровню подготовки и опыту были способны на значительно большее.

Ситуация усугублялась еще и тем, что так и не был найден механизм эффективной мотивации и справедливой компенсации их труда. Особенно это стало заметно в последние десятилетия коммунистической власти, в связи с возрастанием тенденции к уравниловке в оплате труда. Подробное исследование этой проблемы возможно, главным образом, на основе реконструкции повседневных производственных практик на конкретных предприятиях.

Бюджетное устройство Германии

В Германии эксплуатация «немецкого качества работы» совпадала с периодами усиленной милитаризации в германском, а затем и в гитлеровском рейхе.
Поставленная проблема нуждается в основательном изучении и применительно к ситуации в СССР. Она связана с постоянной борьбой за качество продукции в советских условиях, которая являлась буквально «притчей во языцех».

Но прослеживается эта тема лучше всего не на уровне официальных отчетов, а, скажем, при анализе такого отраженного в «низовых» источниках явления, как «штурмовщина». Или же через реконструкцию производственной повседневности трудовых коллективов, а также при изучении дискурсивных практик (например, знаменитый устный слоган: «дадим стране угля: мелкого, но до фига»).

В одном из разделов данного сборника, посвященном сравнению характеристик рабочих в Восточной (ГДР) и в Западной Германии (ФРГ) в 1950— 1990-е гг., А. Людтке выдвигает тезис, который многим покажется парадоксальным. Дефицитный характер восточногерманской экономики, оказывается, имел не только негативные, но и, в известном смысле, позитивные последствия, поскольку постоянная нехватка деталей, инструментов и пр. объективно способствовала выработке у трудящихся бывшей ГДР особых навыков маневрировать и творчески справляться с возникающими перед ними трудностями в процессе работы.

Причем, как выяснилось после объединения двух Германий, это умение «не уступало по эффективности самым передовым методам индустриального производства и управления, которые мог предложить капиталистической Запад. Таким образом, — пишет Людтке, — та способность работать, используя индивидуальное сочетание умелых рук и находчивого ума, которая служила... в трудных условиях экономики ГДР, оказалась воплощением не отсталости, а, наоборот, самого продуктивного способа справляться с меняющимися производственными задачами на новом [общегерманском] рынке». Но если это так, то в какой степени верен данный вывод также и для СССР? Что можно сказать об особом умении и навыках советских рабочих «делать кашу из топора» на производстве, ведь в СССР дефицитный характер экономики сказывался еще в большей степени, чем в ГДР?

Развитие транспортного комплекса Германии

Также не менее любопытно было бы взглянуть в новом свете в связи с тем, о чем пишет А. Людтке по поводу востребованности инициативного и творческого труда немецких рабочих в Германии, на массовое и, судя по всему, действительно не знавшее аналогов в истории движение рабочих-рационализаторов и изобретателей в СССР.

Очевидно, что далеко не везде и не во все периоды советской истории оно было формальным и бюрократизированным. Более того, как нам уже приходилось отмечать, трудившиеся в СССР в начале 1930-х гг. квалифицированные немецкие рабочие, которым было с чем сравнивать, с большим энтузиазмом участвовали в изобретательстве, ставя эту деятельность в один ряд с важнейшими политическими завоеваниями социализма . Все это, помимо прочего, ставит в повестку дня вопрос о сопоставлении рабочих культур и трудовых этик: к примеру, немецкой, советской, американской и др.

В последнее время в литературе активно поднимается вопрос о качестве труда рабочих в различных странах. Под качеством подразумевается умение обращаться с машинами, инструментами, с сырьем и материалами. А. Людтке, например, считает, что широко известное «немецкое качество работы» следует рассматривать в контексте определенного времени и места, а проблема национальных особенностей труда отражает, скорее, символы и образы, нежели реальные отношения на производстве. Призывы содействовать развитию промышленности и тем самым улучшить положение рабочих и их семей, продемонстрировать сноровку, умение справиться с любым вызовом были свойственны, как указывает А. Людтке, и сталинской индустриализации, и «новому курсу» Ф. Рузвельта.

Развитие малого бизнеса в Германии

XX век характеризуется распространением в России сдельной формы оплаты труда, начавшимся с отраслей обрабатывающей промышленности. Причем работа давалась не отдельному рабочему, а целой бригаде. Бригада, как правило в лице мастера или бригадира, заботилась о справедливом распределении заработка для поддержания тесных связей в коллективе.

Заработок одного зависел от заработка других, а также от того, насколько хорошо бригада в целом справилась с производственным заданием. «Новичков», которые в большинстве приходили из деревни и не знали негласных заводских «правил коллективного выживания», следовало срочно приучать к общему темпу (т.к., не имея навыков индустриального труда, не все справлялись с нормами выработки, что сказывалось и на заработке всей бригады) либо, наоборот, «удерживать в узде», т. е. не позволять существенно превышать негласно согласованный ритм, во избежание пересмотра норм выработки и, соответственно, увеличения напряженности труда.

Вышесказанное было характерно как для Германии (о чем свидетельствуют публикуемые работы А. Людтке), так и для советского производства. Любопытно, что и здесь, и там негласная верхняя граница превышения норм выработки (совершенно автономно, путем проб и ошибок) была определена рабочими примерно в 120—130 %. Такая интенсивность труда позволяла получать премии за перевыполнение нормы, но не давала администрации достаточно оснований для кардинального пересмотра норм выработки. В советских условиях, правда, государство постоянно предпринимало меры по «обузданию» «рабочей солидарности» и иных «вредных традиций», сдерживавших увеличение производительности труда. В том числе путем экономического и морального стимулирования соцсоревнования, ударничества и стахановского движения, движения за коммунистический труд и др. Но нередко и путем сочетания убеждения и административного нажима. Несмотря на то что этим темам в советский период было посвящено немало работ, в указанном ракурсе и контексте взаимоотношений администрации и работников (и наличия у них различных интересов) данный сюжет остается почти неизученным.

Кредитная политика Германии

В советское время многое делалось для того, чтобы привить рабочим «заводской патриотизм» (в западных фирмах это входило в понятие « корпоративная солидарность»), дабы через воспитание гордости за принадлежность к славному трудовому коллективу «закрепить» работника, а также морально стимулировать более качественный и производительный труд. Однако относительное единообразие отношений на производстве и в быту, присущее советской системе, зачастую сводило на нет подобные усилия администрации и общественных организаций.

Рабочие не видели необходимости цепляться за родной завод. Они всегда были готовы при прочих равных условиях сменить место работы и перейти туда, где труд полегче или лучше оплачивается, а тем более — где можно быстрее получить квартиру (за исключением, конечно, предвоенного и военного времени, когда «самовольные переходы» запрещались). Отсюда феномен «текучести кадров», приобретший на рубеже 1920—1930-х гг. в СССР катастрофические размеры и породивший в дальнейшем даже своеобразную форму «тревожной зависимости» от пережитого опыта. Борьба с «текучестью кадров», за «закрепление рабсилы», за «воспитание собственных кадров» красной нитью проходит через всю советскую историю предприятий.

На «комплекс текучести кадров» как бы накладывалось еще одно существенное обстоятельство. Выгнать с работы пьяницу, прогульщика или нерадивого работника почти не представлялось возможным по политическим причинам: в СССР безработица была поставлена вне закона, что в условиях соревнования двух систем считалось одним из главных преимуществ социализма. Поэтому на рабочей общественности (трудовом коллективе) лежала обязанность не изгонять из своей среды, а перевоспитывать провинившихся.

Колониальная политика Германии

Со времени революции на советских предприятиях в рамках пропаганды социалистического труда усиленно насаждалось «наставничество». Об этом писали в книгах и газетах, ставили фильмы. Но изучение истории труда на конкретных заводах показало, что эта форма сотрудничества на практике прививалась с большим трудом. Рабочие неохотно делились секретами своего мастерства. Поиск же настоящих профессионалов своего дела, что называется, «золотых рук», способных творчески подойти к выполнению любой сложной работы или «особого» заказа, остается весьма актуальной проблемой на производстве вплоть до настоящего времени. С другой стороны, точно так же, как и в начале XX в. в царской России или в кайзеровской Германии, в современной России имеют место серьезные выяснения отношений между рабочими, которым, на первый взгляд, нечего делить между собой. Классовый подход подчас бессилен объяснить подобные ситуации, а реальная подоплека событий выясняется лишь на повседневном уровне, в ходе реконструкции социальных практик.

Состояние немецкой экономики

Один из показательных примеров такого рода из отечественной истории 1930-х гг. ожесточенная борьба администрации и общественных организаций московского Метростроя с кессонщиками и с представителями других уникальных рабочих профессий, связанных с проведением ответственных подземных работ. В изданных в 1935 г. в Москве сборниках воспоминаний «Рассказы строителей метро» и «Как мы строили метро» подробно описывалось, как собранные по всей стране в начале 1930-х гг. для строительства столичного метро квалифицированные кессонщики, считавшие себя «незаменимыми» и «рабочей элитой», проявляли «рабочую спесь».

Они категорически не хотели делиться секретами своего мастерства и даже брать «чужаков» в бригаду; пренебрежительно, с гонором относились на работе и в быту к другим, особенно к мобилизованным на Метрострой молодым комсомольцам (например, норовили подойти и демонстративно взять продукты в заводском магазине вне очереди); говорили «на своем языке», устраивали во время смены чужакам «розыгрыши» и намеренно пугали молодежь небылицами о вреде их профессии для здоровья; «нагло» вели себя с администрацией и стремились, пользуясь незаменимостью, диктовать ей свои условия труда и зарплаты. Вопрос о том, какими способами и насколько успешно властью велась борьба с проявлениями Eigensinn в советских условиях, остается совершенно неизученным.

Характеризуя взаимоотношения немецких рабочих с заводской администрацией, А. Людтке обращает внимание на то, что они строились по линии не только формального соподчинения, но и неформального «вынужденного прагматизма». В этой связи показателен пример из советской истории: в условиях драконовских законов военных лет, когда даже незначительные дисциплинарные проступки рабочих карались в уголовном порядке, руководители предприятий, дабы не оказаться без рабочей силы и не провалить плановые задания, на практике нередко «закрывали глаза» на мелкие дисциплинарные нарушения со стороны работников, в особенности если речь шла о квалифицированных специалистах. Однако сделать вывод о подобном «выборочном» исполнении закона со стороны администрации завода оказалось возможным только после обращения исследователей к изучению повседневных практик на «низовом уровне».

Государственное устройство ФРГ

Для изучения отечественной рабочей истории не в меньшей степени, чем для исследования германской, важен введенный А. Людтке собирательный термин «Eigensinn». Как увидит читатель данного сборника, в зависимости от контекста он переводится по-разному (чаще всего  как «своеволие» или «своенравноеупрямство» рабочих). Но этот термин также несет в себе оттенки таких понятий, как «рабочая гордость», «рабочая сноровка», наполненных при этом более широким социальным смыслом и содержанием. В него вкладывается ощущение собственного «Я» или «Мы».

Рабочий формирует у себя чувство хозяина над машиной и инструментами; соответственно он организует свой облик и поведение, взаимоотношения с окружающим миром, особый язык и телодвижения, одежду, символы и знаки поведения.

В Eigensinn, по российским меркам, должны быть также включены и такие понятия, как «рабочая спесь», «рабочее упрямство», «мастеровщина», «рабочая хитреца», «себе на уме» и др., которые помогают прояснить отношения на производстве и в быту, элементы сотрудничества с администрацией, подчинения дисциплине и самодисциплине, непокорности и противодействия; нежелание поделиться приобретенным опытом с другими работниками или стремление наказать «штрейкбрехера»; создание образа своей исключительности. Как и в Германии, Eigensinn помогало советским работникам сохранять самостоятельность и добиваться уважения к себе со стороны представителей власти.

Индустриальное развитие Германии

Подобно Германии 1920—1930-х гг., о которой подробно пишет Людтке, технико-технологические усовершенствования в советской индустрии, связанные с модернизацией производства в ходе первых пятилеток, заметно не облегчили тяжесть и напряженность физического вклада работников. Более того, выдвинутый в это время лозунг «Догоним и перегоним!» предполагал более интенсивный труд на аналогичном оборудовании, чем на Западе.

Государство эксплуатировало энтузиазм населения и активно использовало стахановское движение и повсеместное введение сдельно-премиальной системы оплаты труда в промышленности для пересмотра норм выработки в сторону их повышения. Многим работникам все это приносило подчас лишь чувство разочарования и неудовлетворенности работой. Поведение рабочих, в частности, основывалось на контрасте между гнетущей монотонностью операций, частыми конфликтами с нормировщиками, личными мыслями и заботами о близких, «уносившими» работника далеко от заводской проходной; между романтизмом и прагматизмом; «добровольно-принудительным» участием в общественно-политических кампаниях, горячим желанием учиться и развивать свои способности; между усталостью от напряжения, соревновательным азартом и радостью в день получки.

Несомненно, в эти годы руководству страны удалось заразить трудовым энтузиазмом, настроениями штурма, готовности к лишениям и жертвам (по терминологии А. Людтке, призыв «засучить рукава») значительные слои населения. В особенности  еще не обремененную семейными заботами и в силу возраста идеалистически настроенную молодежь. Тем не менее отличающаяся крайней необустроенностью и временностью жизнь «на марше» не могла продолжаться долго.

Неудивительно, что довольно быстро повседневные нужды и заботы людей стали вытеснять романтические «будни великих строек», чего никак не хотела замечать советская историография. Как именно это происходило — пока еще предмет для специального исследования, дающий ключ к пониманию многих трансформаций советского времени.

Экономика Германии на современном этапе

Эту проблему, несмотря на ее значимость, А. Людтке считает почти совсем не разработанной в отношении истории Германии. Можно добавить, что, как ни странно, она даже не была поставлена в СССР  стране, называвшей себя «государством трудящихся». Между тем такое распространенное на заводах явление, как«спецеедство», было, может быть, специфической чертой именно России. А после 1917 г. оно нашло отражение и в политике советской власти (особеннов 1920—1930-е гг.).

Гораздо интереснее, однако, было бы исследовать этот вопрос сквозь призму повседневных отношений между рабочими, администрацией и. представителями технической интеллигенции конкретного цеха или предприятия. С чем связывалось, например, неизбывное желание рабочих «вывезти на тачке» неугодного им администратора или «набить морду интеллигенту в очках» ?
Нужно сказать, что у отечественных исследователей имеется шанс не только поставить эти вопросы, но и ответить на них.

Скажем, уникальные и почти не изученные коллекции документов конца 1920-х  середины 1930-х гг., отложившиеся в центральных и региональных архивах в связи с созданием «Истории фабрик и заводов СССР», позволяют исследовать указанные проблемы рабочей истории первой трети XX в. через реконструкции повседневных трудовых и бытовых практик. Секрет в том, какого рода документы собирались и создавались в начале 1930-х гг. заводскими комиссиями по истории предприятий. Ими стенографировались устные воспоминания, устраивались интервью и анкетные опросы рабочих, привлекались источники из домашних архивов (фотографии, письма и пр.) .

Из текстов виден малограмотный рабочий, для которого привычнее выточить деталь и проще рассказать о себе и своем труде устно, нежели что-то написать. Фиксация памяти в виде стенограмм устных рассказов и коллективных вечеров воспоминаний «стариков» стала одной из проблем в начале 1930-х гг. Долгое время реальная ценность этого архивного документального наследства не осознавалась, а исследователи подчас просто не знали, с какого боку к нему подойти.

Ныне ситуация стремительно меняется. Современные наработки микроистории, дискурсивного анализа, истории повседневности дают ученым «наводки», как именно продуктивно работать с этими источниками. Появилась возможность изучить взаимоотношения рабочих между собой и с представителями власти, оценить специфические российские формы проявления Eigensinn (как до, так и после революции 1917 г.) и в целом  показать историю России первой трети XX в. «снизу», глазами рабочих, не менее увлекательно, чем делает это в своих текстах А. Людтке в отношении немецких рабочих.

Территориальное устройство Германии

Первое, что сразу же бросается в глаза в результате исследований, — это то, что в советском обществе трудовым коллективам в целом уделялось гораздо больше внимания, чем на Западе. На рубеже 1920—1930-х гг., во время форсированной индустриализации, советские предприятия стали основными ячейками в жизни страны. В дальнейшем, вплоть до распада СССР, вокруг заводов и фабрик строилась производственная, учебная, культурная, бытовая, снабженческая и общественно-политическая деятельность.

Непрерывно разрасталась заводская социальная сфера (ведомственное жилье, собственные медицинские учреждения, детские сады и санатории, клубы, подсобное хозяйство и т.д.), за развитие которой отвечали заводская администрация и профсоюзы. Возможность получения бесплатного жилья по месту работы оказалась более значимым фактором трудовой мотивации работников, нежели все остальные (в том числе и зарплата).

Государство постоянно заботилось о расширении «общественных фондов потребления», значительная часть которых в безналичной форме тоже перераспределялась через производственные коллективы и составляла заметную долю в структуре доходов граждан. В 1980-е гг. в перерасчете на одного работника общественные фонды потребления примерно равнялись его зарплате. В послевоенные годы по «производственным каналам» все активнее реа- лизовывался «дефицит» (от автомобилей до продуктовых наборов), который через профкомовские списки должен был попасть в руки лучших, наиболее достойных работников.

Все это, конечно, способствовало расцвету государственного и особенно заводского патернализма, более глубоким отношениям по линии «патрон — клиент», чем в других странах. Данная специфика во многом определяла и психологию советских рабочих в целом.
Тем не менее в СССР и на Западе можно обнаружить и немало общих черт, свойственных индустриальному труду в истории XX в. В этом смысле важно обратить внимание на выводы А. Людтке, сделанные на примере германской истории, но имеющие на самом деле универсальный характер. В частности, стоит согласиться, что определяющую роль играл конкретный опыт в труде и в быту («опыт тела»).

Среди тех, кто был занят тяжелым и монотонным трудом, работал в ночные смены, кому приходилось доказывать свое умение и способности в работе на механизмах в надежде на более высокое вознаграждение, закладывались противоречия, рождались чувства горечи и обиды: как могут те, кто не знаком с физическим трудом, занимать руководящие посты и получать больше?

Внешняя немецкая политика

Вот другой пример. Борьба трудящихся против разного рода проявлений несправедливости, причем не только в наиболее «привычной» экономической сфере (вопросы материальной компенсации за труд, премий, штрафов и др.), но и в политической, культурно-этической или эмоционально-психологической областях, была и остается тесно связанной с мотивацией в действиях людей.

Теперь появилась возможность, опираясь на концепцию и исследовательские подходы Alltagsgeschichte, более глубоко подойти к исследованию данного вопроса. Не случайно изучение мотивации труда рабочих в тесной увязке с реконструкцией социальных практик бытовой и производственной повседневности стало одним из важных направлений в современной российской историографии .

Привлечение широкой палитры источников личного происхождения, попытка взглянуть на события прошлого глазами самих рабочих, использование микроподходов и др.  все это позволило продемонстрировать, что реальная история труда в Советском Союзе не совпадала с той, какой ее представляла прежняя официальная советская историография.

Характерно, что современный российский исследователь, который занимается этой проблематикой, вынужден постоянно обращаться к компаративистике: в частности, ставить вопрос о том, чем именно отличались рабочие в СССР и в той же Германии в условиях разных периодов XX в., а также  где и почему у них обнаруживаются общие черты. С этой точки зрения, публикуемый сборник работ А. Людтке кажется просто незаменимым, поскольку его наблюдения о жизни немецких рабочих постоянно побуждают к поиску аналогий, а выводы  к проверке степени их универсальности на российском материале.

Развитие ФРГ

Отечественным ученым стоит обратить внимание на активно используемый в работах А. Людтке термин «полиморфная синхронность», введенный когда-то другим германским специалистом Юргеном Коккой. Суть его в том, что одно и то же классовое положение людей (например, принадлежность к рабочему классу) создает основу для наличия у них взаимных общих интересов, открывает возможность обмениваться совместным опытом, надеждами и опасениями, образовывать организации и вести совместные действия.

Этому могут способствовать (или, наоборот, препятствовать) определенные исторические условия и обстоятельства. В данном свете рабочая история предстает как совокупность синхронно конкурирующих между собой структур (экономических, тендерных, этнических, конфессиональных и др.), «пропахивающих глубокие борозды» в рабочем классе и создающих его «неопределенную» многослойность (полиморфию).

Сторонники «истории повседневности», однако, обращают внимание на столкновение и согласование различных интересов и социальных практик, которые происходят на уровне повседневной реальности, и прежде всего в сфере трудовой деятельности  в рабочих коллективах. Сам труд не может быть сведен к механическому действию. Это один из полиморфных комплексов, исследование которых приобретает значительную роль для рабочей истории. Труд обеспечивает жизнь, создает возможность для самоутверждения и самореализации, служит источником существования для наемных работников и членов их семей. Труд является источником материальных ценностей в обществе.

Но как быть с тем, что, например, у рабочих (которые и являются непосредственными производителями материальных благ) имеется собственное видение процесса труда, своего места и роли в данном процессе, и оно, как правило, отлично от того, какими их представляют «со своей колокольни» государство, директора предприятий или заводские администраторы цехового уровня? Долгое время вопрос о подобном многообразии точек зрения оставался открытым, либо же взгляд на труд с позиций власти (то есть «сверху») признавался единственно верным. Заслуга Alltagsgeschichte заключается в том, что она способствовала изменению ситуации в данной области. Это прослеживается в том числе и в отечественной историографии.

Проблемы экономики Германии

По аналогии с нацизмом, история сталинизма и по сей день остается крайне актуальной, если не сказать — животрепещущей, темой в российском обществе и в научной среде. Наконец, тот факт, что германская история повседневности как своего рода новая программа складывалась во многом на примере исследований А. Людтке по рабочей истории, также способствовал популярности Alltagsgeschichte в постсоветской России.

Здесь среди ученых среднего и старшего поколения еще сохранилась память о том, что многие из них на заре научной карьеры отдали дань истории рабочего класса, являвшейся тогда в СССР приоритетной темой.

Разумеется, в современной России есть специалисты, которые придерживаются «традиционного» классового подхода (впрочем, немало и тех, кто, по крайней мере на словах, категорически отрицает его). Однако нельзя не заметить, что в целом в научной среде господствует точка зрения, что классовый анализ не может претендовать на то, чтобы оставаться единственно верным инструментом объяснения прошлого, и что в современных условиях он исчерпывает свои познавательные возможности.

Причем особенно очевидной его относительная ограниченность становится по мере приближения к изучению современных исторических событий.Проблема во многом заключается в том, что понятие «рабочий класс» давно уже претерпевает эволюцию в сторону декомпозиции и расформирования этого класса как базовой структуры общества.

Феодальная Германия

Все это крайне актуально для изучения отечественной истории, особенно новейшей истории России. Более того, с учетом советской централизованной системы документооборота и сохранности архивных материалов, можно утверждать, что реконструкция «советской повседневности» (с учетом наличия источников для микроисторической реконструкции и для изучения истории «снизу») даже имеет ряд объективных преимуществ перед возможностями коллег, изучающих Германию.

В частности, в российских госархивах разного уровня находятся буквально залежи открытой для исследователей, но не востребованной специалистами фабрично-заводской и учрежденческой документации по истории XX в. В комплексе с партийными и профсоюзными коллекциями, а также издаваемой данной организацией многотиражкой они дают уникальную возможность детальной реконструкции бытовой и производственной повседневности трудовых коллективов, вплоть до конкретных цехов, бригад, трудовых династий, а также отдельных рабочих.

Идеи германской «истории повседневности», возникшей в свое время в связи с потребностью более глубокого осмысления истории германского фашизма, с середины 1990-х гг. были с энтузиазмом подхвачены многими историками России, в том числе и теми, кто занимался отечественной историей XX в. Кроме оригинальности концепции Alltagsgeschichte и продуктивности ее использования на российской почве, частично это можно объяснить еще и тем, что в минувшем веке наша страна пережила не меньше катаклизмов, чем Германия.

Характеристика немецкого государства

Изучение преемственности в истории, прерывности и непрерывности общественного бытия предлагается в качестве замены жесткого структурного подхода в историческом исследовании. Через повторение опыта происходит конфигурация форм повседневной жизни. Она становится практичной и освобождает человека от тревог и сомнений. Повторение общественных практик означает подчинение власти и выступает как условие стабильности общества.

Событие рассматривается как нарушение сложившегося ритма повседневной жизни. Отсюда — призыв обращать внимание на странное, ранее неизвестное, на «чужаков», на тех, кто ведет себя иначе, чем другие.Подобная история прослеживается лучше всего через язык (дискурс), в кодах и матрицах поведения, сопротивления «им» (т.е. «не своим», «чужим»; тем, кто не вписывается в рамки предложенной или установленной идентичности). Ее можно проследить, обращаясь к текстам исторических источников, к языковым когнитивным практикам.

Приоритет при этом отдается определению субъективных значений, установленных на основе серийности конкретно-исторических данных, соединения анализа и синтеза с помощью герменевтически индивидуализированного метода понимания, следуя по пути от общего к частному, к более узким, но одновременно и более насыщенным свидетельствами историческим фрагментам, к созданию исторических миниатюр.


История повседневности существенно раздвигает источниковедческую базу исследований за счет микроисторических подходов и синтеза в ходе работы с различными группами источников. «Насыщенное описание» становится одним из ведущих приемов реконструкции прошлого. В публикуемых в настоящем сборнике работах, характеризуя развитие направления Alltagsgeschichte в Германии, А. Людтке показывает, как постепенно вводились в научный оборот материалы местных архивов, как осуществлялась реконструкция индивидуальных биографий, в каких случаях и как именно для изучения прошлого использовались аудиовизуальные средства, материалы «устной истории», этнографические источники и др.

Упор при этом делался на анализ символов, способов поведения, привычек, знаков, ценностей, «маленьких традиций» людей, переходящих от поколения к поколению. На этой основе — что представляется очень важным и характеризует еще одну ценную сторону Alltagsgeschichte — появляется возможность соединить «кратковременные» и «долговременные» исторические циклы в жизни общества, оживить историю и сделать ее объемной и многокрасочной.

Форма правления ФРГ

В чем ее кредо? Нужно перевернуть логику исторического построения: история должна начинаться «снизу», с тех, кто жил и страдал, кто назывался «маленьким» человеком. В центре внимания должны быть те, кто оказался жертвой модернизационных процессов, кому в них не нашлось места. Нужно отказаться от преимущественной ориентации на изучение политики «наверху», ибо именно «внизу», на микроисторическом уровне, происходят столкновение и переплетение общественного и частного интересов.

Таким путем можно преодолеть разрыв между изучением народной культуры и «властей предержащих», а также сократить дистанцию между «мы» и «они», которая препятствует правильной социальной идентификации. Только так можно избежать изображения людей как «слепых кукол», «марионеток» или «винтиков» в историческом процессе.
Не статические структуры, а, напротив, динамизм и противоречивая природа радикальных исторических изменений, разнонаправлен- ность векторов в процессе производства и воспроизводства реальной жизни, где участники не только объекты, но и субъекты истории, провозглашаются основой истории повседневности.

Прерывность и непрерывность в историческом опыте понимаются как результат действия конкретных исторических сил. Однако, в противовес традиционному марксизму с его известной абсолютизацией классового подхода и роли неких абстрактных «народных масс» в истории, А. Людтке и его сторонники не занимаются поиском «усредненной» нормы поведения «типичных» людей в общественной практике.

Наоборот, в центре их внимания лежит использование многозначных способов представления того, как отдельные индивиды и группы людей выражают свои интересы и вносят свой вклад в общую копилку человеческого опыта, постепенно трансформирующего мир. Отсюда, например, принципиальное неприятие А. Людтке термина «народные массы», который он заменил в своих работах на слово «многие», имеющее одновременно и несколько иной смысловой оттенок.

Германия - страна или государство?

Хорошо известно, что волею истории судьбы России и Германии, германского и российского народов и их культур постоянно пересекались. Эти страны оказались противниками в мировых войнах XX в., но именно в революционной России рожденный на немецкой почве марксизм впервые нашел свое реальное воплощение. На «самый сознательный» в мире немецкий пролетариат Коминтерн возлагал особые надежды, пытаясь разжечь пожар мировой революции.

Преимущественно с помощью германских (в меньшей степени — американских) техники и технологий осуществлялась советская индустриальная модернизация конца 1920-х — 1930-х гг., и больше всех именно немецких рабочих, техников и специалистов приехало в это время в СССР, чтобы своим трудом и знаниями помочь строительству нового общества.
В прошлом двух стран было немало такого, что выделяло их на фоне общемировых тенденций.

Достаточно упомянуть, что Россия и Германия, давшие миру величайших деятелей науки и культуры, стали «прародителями» жесточайших диктаторских режимов — сталинизма и германского фашизма. В каком-то смысле само возникновение Alltagsgeschichte в 1970-1980-е гг. тоже следует рассматривать в контексте «особости» германского пути, а именно как реакцию на оптимистическую телеологию принятой сегодня на вооружение теории модернизации, ибо исторический опыт Германии, как и России в XX в., не вполне укладывался в ее структурные категории. Впрочем, не «умещался» он и в прокрустово ложе господствовавшего в СССР классового анализа как единственно верного.

На примере изучения германских рабочих А. Людтке, которого на Западе порой причисляют к сторонникам марксизма за то, что он не игнорирует заслуживающие внимания наблюдения К. Маркса, пришел к выводу, что классовый подход не может быть абсолютизирован, поскольку в силу склонности к обобщению картины он упускает из виду более «тонкие», «глубинные» процессы в рабочей среде, которые проявляются лишь на повседневном уровне. Сторонники Alltagsgeschichte призывают, однако, не к отказу от классового и структурного подходов, а к дополнению первого и к уточнению второго с целью обогащения понимания прошлого. Именно "Этой цели служит концепция германской «истории повседневности».

Роль государства в экономике Германии

Первой работой А. Людтке, которая привлекла заметное внимание отечественных специалистов по новейшей истории России, стала его большая переводная статья на русском языке, изданная в 1996 г. в сборнике «Конец рабочей истории?». В ней повседневная жизнь немецких индустриальных рабочих рассматривалась в контексте «полиморфной синхронности» социальных, культурных, политических и др. процессов .

С тех пор в российской историографии закрепилось представление об А. Людтке как о специалисте по рабочей истории Германии XX в. И хотя на самом деле спектр исследовательских интересов этого ученого значительно шире, тезис о рабочей истории как приоритетной теме его творчества вряд ли кто возьмется оспорить.

Публикация данного сборника лишний раз подтверждает это. В центре внимания всех без исключения отобранных и помещенных в него самим автором текстов люди труда. Даже там, где речь идет о воинской службе, она рассматривается тоже как особого рода работа, которая все время сравнивается с индустриальным трудом.

Наконец, есть еще одно немаловажное обстоятельство, на которое стоит обратить внимание. В трудах А. Людтке рабочая история выступает не только важнейшим объектом исследования, но и одновременно — своего рода «полигоном» или «экспериментальной базой», на которой в последние десятилетия успешно апробируются исследовательская программа и методический инструментарий Alltagsgeschichte. В рамках этой германской «истории повседневности» были действительно предложены новые методологические принципы, позволяющие существенно обогатить научную лабораторию исторического исследования.

Хотя А. Людтке непосредственно не пишет об истории России, тем не менее, по нашему убеждению, его работы имеют важнейшее значение для отечественной историографии, в том числе в плане переосмысления традиционного понимания проблематики истории рабочего класса и истории фабрик и заводов, а также в связи с постановкой новых исследовательских проблем, в особенности  в компаративистском ключе.