Та же теоретическая позиция лежит в основе нацизма. Гитлер в
следующих выражениях распинается в своем восхищении перед Муссолини:
«Решимость Муссолини не делить Италию с марксизмом, а
наоборот, обрекая последний на уничтожение, предохранить свою родину от
интернационализма позволит ему занять место среди великих людей мира сего».
В довершение же он со всей определенностью заявляет, что вся
проблема, которую надлежит решить, чтобы искоренить в Германии разъедающий ее
марксизм, сводится к созданию новой идеологии, могущей занять его место в
массах.
Подобным же образом Хосе Антонио Примо де Ривера
обосновывает в испанских кортесах после подавления астурийского восстания
(октябрь 1934 г.) необходимость новой идеологии. Он заявляет, что источник силы
революции в мистикет носителями которой были революционеры. Допуская, что этя
мистика была дьявольской, тем не менее следует ска-зать, что речь шла о мистике
революционной, которой ни оошество. ни правительство не сумели противопоставить
мистику извечного долга, не зависящего от тех или иных обстоятельств.
«Чтобы согласиться на самопожертвование, нужно быть
исполненным священным горением в отношении религии, отечества или же новой идеи
общества. Именно в этом горении была сила астурийских горняков, и оно сделало
их опасными».
Дело, стало быть, выглядит так, как если бы, с точки зрения
основоположников фашистских движений, перед революционной теорией марксизма
открывался идеологический вакуум, который следовало заполнить. Перед лицом
марксизма нет ничего воистину мобилизующего, т. е. ничего, что могло бы
развязать массовый энтузиазм и массовые страсти. Вот почему необходимо
сфабриковать новую теорию, которая черпала бы в себе достаточные силы, чтобы
лишить марксизм его притягательности. Это-то и представляет собой ту точку
соприкосновения, где сходятся фашизм, нацизм и фалангизм, причем основные
обвинения, выдвигаемые в адрес марксизма, схожи настолько, что они даже
формулируются зачастую в почти идентичных выражениях.